Ухватив внезапно взглядом знакомое лицо по краю толпы, Макрон остановился как вкопанный, вызвав сумятицу среди идущих, которые теперь обтекали его по сторонам. Катон озадаченно пролез за другом против течения колонны.

— Ты чего? Что случилось?

— А? Да ничего. Иди. Я догоню.

— Нет, а все-таки?

— Да тут поговорить кое с кем надо. Давай, ступай, — твердо, с ноткой нетерпения сказал Макрон.

Катон, недоуменно пожав плечами, пошел дальше вместе с колонной. Оглянувшись, он увидел, как Макрон, неторопливо подойдя к толпе оборванцев, остановился перед какой-то девочкой.

Через арку процессия прошла в обширный внутренний двор перед царским дворцом. На ступенях парадной лестницы стоял почетный караул из уцелевших греческих наемников. Сама лестница вела к входу во дворец; там перед центральными колоннами портика ждал Термон. Проконсул Лонгин, изысканным аллюром подскакав к подножию лестницы, придержал коня и слез с седла. Жестом он пригласил следовать за собою старших офицеров, среди которых был и Балт, а сам поднялся по ступеням к входу. Начальник стражи не сказал, а как-то шикнул приказ, и эллины, с безукоризненной слаженностью повернувшись, застыли навытяжку с копьями у груди.

Приближение Лонгина Термон встретил низким поклоном:

— О Кассий Лонгин, наместник императора и мой повелитель. Это большая честь для меня, вновь встречать тебя в нашем городе. Весть о твоей победе вызвала в Пальмире великое торжество и ликование.

— Я это заметил, — желчно ответил проконсул, кивая на пустынный проезд через город. — Впечатление такое, что твои подданные его попросту проспали.

Термон примолк, чуя язвительность римлянина, после чего с улыбкой обратился к Балту:

— Мой князь. Венценосец в восторге от твоих успехов и не чает дождаться, когда сможет наконец обнять своего победоносного сына.

— Уверен в этом, — сказал Балт.

— Если можно обойтись без проволочек, — прервал витиеватости вельможи Лонгин, — то я бы хотел доложиться правителю, а затем буду вынужден возвратиться к моей армии и заняться ее текущими нуждами.

— Безусловно, мой повелитель. Соблаговоли пройти за мной.

Термон вновь согнулся в поклоне и, пятясь, вошел в проем входа, после чего, уже распрямившись, повел вереницу гостей по широченной анфиладе, стены которой покрывала богатая роспись, в ярких красках восхваляющая деяния былых правителей Пальмиры. Оканчивалась анфилада двумя массивными, в медной облицовке дверями, распахнув которые стража открыла вход в царский зал приемов. Там на круглом ступенчатом возвышении зиждился трон, а на троне, поверх голов окружающих, восседал Вабат. Перед ним в лучших своих одеяниях толпились знатнейшие и самые богатые люди города. Перед Лонгином и его сопровождающими придворные расступились, подавшись в стороны. В этом зале присутствовала и стража, которая выстроилась так, что к возвышению правителя Вабата вел теперь просторный коридор из щитов и копий.

Ступая следом за проконсулом, Катон исподволь оглядывал простор помещения. Непосредственно возле венценосца он увидел Семпрония, а в толпе погодя заметил Юлию; она стояла несколько в стороне, возле одного из позолоченных столбов. Поймав ее взгляд, Катон коротко, с улыбкой кивнул, отрадно уловив в ее глазах лучистый свет облегчения и радости при виде его. При этом Юлия чуть заметно приподняла руку.

Термон подвел Лонгина к подножию трона и, почтительно посторонившись, молвил слова, которых требовал этикет:

— О венценосец. Представляю тебе Кассия Лонгина, наместника римской провинции Сирия, его военачальников, а также князя Балта.

Правитель кивнул гостям, а заговорил лишь после подобающей его царскому величию паузы:

— Проконсул Лонгин, мы рады приветствовать тебя в нашем дворце. Нет слов, вмещающих в себя мою благодарность тебе и твоим отважным воинам. Ты избавил нас от лап коварной Парфии и изменников среди моего народа, которые замысливали отдать свой город в рабство парфянскому царству. — В голосе его чувствовалась легкая дрожь. — Мне доложили, что князь Артакс пал на поле брани от руки брата его, князя Балта. Что ж, знать, такова его судьба. И быть посему. Но даже оплакивая утрату еще одного моего сына, я вместе с тем сознаю, что в неоплатном долгу перед Римом.

От Катона не укрылось, что Балта эти слова покоробили. Губы его сжались тонкой полоской. А его отец меж тем продолжал:

— И такова моя благодарность, что сегодня я подписал договор с посланником императора Клавдия. Отныне и навсегда Пальмире и всем ее владениям присваивается статус протектората Римской империи. — Правитель сделал паузу и в упор поглядел на своего единственного уцелевшего сына. При этом в глазах Вабата мелькнула жалость, но она сменилась печальной отрешенностью. — Я понимаю, и понимаю сполна, что кое-кому из моих подданных данный договор придется не по нраву. Но наш выбор — это выбор между союзничеством с Римом или подвластностью Парфии.

— Нет! — выпалил из зала Балт. — Тебе ли, отец, не знать, что означает статус протектората! — Он ткнул в сторону Вабата пальцем. — Как только тебя не станет, Пальмира сделается римской провинцией. Мы утратим свою независимость. Мы потеряем своего правителя и попадем под пяту Рима!

— Да, — отчетливо, во всеуслышание произнес Вабат. — Но это та цена, которую я должен заплатить, а ты — принять.

— Я не приму ее, — с жаром ответствовал Балт. — Долг правителя — оберегать свое царство, защищать его. Все, сколько-нибудь меньшее, — это предательство по отношению к народу Пальмиры.

— Ты говоришь о предательстве? — ледяным тоном изрек Вабат. — Ты — мне — осмеливаешься — говорить о предательстве? Ты, кто предал собственную плоть и кровь, заказав смерть брата своего, Амета?

— Я не делал этого, — покачал головой Балт. — У тебя нет тому доказательства.

— Да неужто? — Вабат, повернувшись, грозно крикнул куда-то повеление: — А ну, подать его сюда! Сюда, на общее обозрение.

Послышалось что-то вроде возни с поскуливанием, как будто волокли на цепи наказанного пса, и появились двое царских телохранителей, в самом деле волоча между собой какую-то грязную груду тряпья вперемешку с покрытой струпьями и запекшейся кровью плоти. Свою ношу они подтащили и бросили перед троном.

— Что это? — брезгливо отступил на шаг проконсул Лонгин. — Что это за… человек?

Правитель, не обращая внимания на римлянина, сосредоточил внимание на своем сыне.

— Балт, неужто не узнаешь ты преданнейшего из своих рабов?

Князь Балт не сводил сверкающих глаз со съежившегося на полу создания — до неузнаваемости избитого, в крови, нечистотах и парше, но тем не менее упорно цепляющегося за жизнь. Ребра его вздымались и опадали в прерывистом ритме. Медленно на лице у Балта проступил ледяной ужас. Он уловил, что к чему.

— Карпекс, — выговорил он. — Карпекс, что ты со мною сделал?

Раб как будто только что уяснил свое положение и как мог отпрянул от голоса, который словно стегнул его бичом.

— Хозяин. — Голос был не громче сиплого шепота. — О хозяин. Умоляю простить меня. Я…

— А ну молчать, ты, рабья мразь, собака из собак! — взревел Вабат. — Как смеешь ты открывать рот в присутствии своего правителя?

Он полыхнул глазами на Карпекса, который в ужасе припал к полу. Кивнув с презрительным удовлетворением, Вабат вновь обратился к сыну:

— Балт, этот ничтожный червь дал нам все ответы, стоило лишь слегка пощекотать ему ребра. Мерзавец подтвердил то, что я и без того уже подозревал. А именно, что это ты указал ему убить Амета. Что он, твой покорный раб, тотчас и выполнил.

— Неправда! — бросил в ответ Балт. — Я этого не делал! — Шагнув вперед, он пнул скульнувшего Карпекса в ребра. — Отец, этот раб меня оговаривает. Я не имею к этому отношения. Клянусь всемогущим Белом…

— Молчи! — Глаза Вабата гневно блеснули. — Или ты хочешь обесчестить себя еще более, произнося имя священного покровителя нашего города? Неужто совсем в тебе не осталось чести? — Грузно поднявшись с трона, он уставил на князя указующий перст. — Ты мне более не сын. Я от тебя отрекаюсь. Подлый убийца и изменник, вот ты кто. И для подобных преступлений есть лишь одно наказание. Стража, взять его!