— Я буду жить.

Дверь открылась, и в комнату вошла Юлия с простым деревянным подносом, на котором умещались небольшая закупоренная амфора и четыре серебряные чары.

— Как! — в горестной растерянности воскликнул Семпроний при виде амфоры. — Это все, что осталось от моего фалернского?

— Ты же сказал принести только доброе.

— А-а, точно… Ну что, давайте сдвинем чаши.

Семпроний потянулся к амфоре, вынул затычку. В комнате повеяло терпко-фруктовым ароматом вина. Макрону и Катону досталось по полной чаре, Семпронию с Юлией — поменьше, после чего затычка, скрипнув, вошла обратно в горловину амфоры. В эту секунду в отдалении послышался медный рев буцины.

— О! Сбор трубят, — зашевелился Макрон, виновато поглядев на посланника с дочкой. — Пить лучше быстро, — повернулся он к Катону, — а то нам идти надо.

— Подождите, — сказал Семпроний. Поглядев на Юлию, он поднял свою чару и неспешно сказал: — Мы всегда будем вам обоим благодарны за то, что и как вы делали в Пальмире. Сомневаюсь, что во всей римской армии найдутся хотя бы двое более благородных воинов, чем вы. Вы нужны Риму. Вот за это я и поднимаю свой кубок. Возвращайтесь живыми.

— За это можно! — рассмеялся Макрон. — С превеликим удовольствием!

Он поднял чару и, единым глотком опрокинув ее содержимое себе в глотку, с резким стуком поставил ее обратно на столешницу.

— Эх, доброе винцо, — сказал он, со смаком отирая губы.

Семпроний, успевший за это время лишь пригубить, при виде пустой чары болезненно моргнул.

— Будь у нас побольше времени, я предложил бы вам еще.

— Спасибо, господин посланник. В высшей степени любезно с вашей стороны. — Макрон подхватил со стола амфору и сунул ее себе под мышку. — Тогда, значит, нам на дорожку. Ну что, Катон, двинулись. Пора.

Юлия, протянув через стол свободную руку, взяла руку Катона и, глядя на него влажным умоляющим взором, промолвила:

— Возвращайся живым.

Катон, чувствуя ее теплое пожатие, ласково провел большим пальцем по нежной коже ее предплечья.

— Вернусь, обязательно. Клянусь всем, что только есть святого на свете.

Глава 29

Армия вышла торговым путем, которым прошлой ночью отступил Артакс. Проконсул Лонгин выслал вперед две кавалерийские турмы и разведчиков из числа легионеров, чтобы завязывать с вражеским арьергардом стычки и таким образом замедлять продвижение повстанцев. Остальная армия влеклась в пыльном мареве, от которого легкие забивались, а назойливая пыль, как ни жмурься и ни моргай, все равно выискивала способ попасть в глаза. Кто-то в попытке спастись от пыли пробовал набрасывать на рот шейный платок, но от этого лишь сильнее донимал зной, а дышать все равно было невмоготу.

Разумеется, тяжелее всего было плестись в арьергарде, где сейчас доглатывали за Десятым легионом пыль Макрон со своими легионерами и ауксилиарии Второй Иллирийской. По бокам ехал небольшой отряд конных лучников Балта, которые успели обзавестись новыми лошадьми, оставшимися от повстанцев. Катон и Макрон брели со своими людьми пешим ходом, когда сзади подъехал и спешился Балт. Ведя лошадь в поводу, он нагнал молчаливо идущих римлян.

— Ну вот мы снова вместе, друзья мои, — с озорной веселостью сказал он. — На этот раз все наоборот, и теперь в бегах уже мой брат. Ха! Сейчас вот молю Бела, чтобы, когда мы его нагоним, жизнь ему оборвала именно моя стрела или клинок.

— Да, — покачал головой Макрон. — Расти в вашем семействе было, наверное, сплошное веселье.

— Семействе? — Балт на секунду призадумался. — Жизнь в царском дворце совсем не то, что жизнь в доме, центурион. Там ты с детства знаешь, что твои братья — будущие соперники. До конца дней. И не на жизнь, а на смерть. И когда правитель объявляет себе преемника, братья для тебя становятся в лучшем случае никчемной обузой, а в худшем — безжалостными противниками. Так было всегда. Тебе известно, что у моего отца было пять братьев, из которых он был самым старшим? Как ты думаешь, сколькие из них живы по сей день? А?

— Да откуда мне знать, — пожал плечами Макрон. — Считал я их, что ли?

— Один.

— Один? — подал голос идущий рядом Катон. — И где он нынче?

— А ты не понял? — Балт отчего-то развеселился. — Это же Термон. Самый младший брат моего отца. И жив он единственно потому, что его по приказу отца оскопили, чтобы у меня и моих братьев не было в родословной никаких соперников.

— Клянусь богами, — хмуро бросил Макрон, — вот уж воистину царство у вас хоть мелкое, да едкое.

— В самом деле? — иронично поднял брови Балт. — Можно подумать, у вас в Риме порядки сколько-нибудь иные. А ну-ка, скажи мне, что сталось с вашим прежним императором, Гаем Калигулой? Его что, не забили собственные телохранители? Я не какой-нибудь невежа из провинции, центурион. Читаю и читывал многое. Всякие истории — в основном, кстати, ваши. Вот уж у кого прошлое было действительно буйным.

— Что ты имеешь в виду?

— До Цезаря Августа сколькие в ваших верхах погибли в междоусобных распрях? Ваши военачальники, консулы, вельможи грызлись друг с другом, как волки в яме. Поднимали на своих соперников огромные армии. Удивительно, что у вас еще хватает сановников, чтобы управлять империей.

Макрон резко остановился и повернулся к князю.

— Ты сюда прискакал с тем лишь, чтобы полоскать мне уши россказнями обо мне и моей империи?

— Да что ты, вовсе нет, — примирительно улыбнулся Балт. — Я не хотел никого задеть. Просто подумалось: хорошо все же, что нам снова выпало драться на одной стороне. После той дурной атмосферы в цитадели.

— На то была причина. Не люблю, когда меня обвиняют в убийстве.

— И я тоже.

— Да, но кому выгодна смерть Амета? Вот в чем вопрос.

Катон мельком глянул на друга:

— Уж не Цицерона ли ты читал? [26]

— Скукота. Но что мне оставалось делать, когда ты любую свободную минуту бегал коротать к той аристократии?

— У той аристократии есть имя, — кольнул его голосом Катон. — Юлия.

— Я так и понял. Словом, князь, я бы сказал, тебе от той смерти выгоды было куда больше, чем Риму. Логика, знаешь ли.

— Логика? Однако в твоих устах она звучит как обвинение.

— Да уж как слышишь.

— Еще раз тебе говорю: брата я не убивал.

— Слова, слова…

Катону это препирательство действовало на нервы. Он перевел взгляд на княжескую свиту — изрядно поредевшую, до сорока с небольшим человек.

— Кстати, князь. А где тот твой раб, Карпекс?

— Не знаю, — нахмурясь, ответил тот. — Исчез нынче утром, пока я приглядывал коней своему отряду.

— Исчез? Как такое могло случиться?

— Ума не приложу. Послал его к отцу во дворец за запасным луком и стрелами, что лежали у меня в опочивальне. А обратно он так и не вернулся. Пришлось вот перед выездом разжиться у одного из своих. Насколько мне известно, он все еще должен быть где-то в Пальмире. Куда исчез, понятия не имею. Странно как-то.

— Да, странно, — согласился Катон. В самом деле, все время осады Карпекс далеко от хозяина не отлучался.

— Если он решил сбежать, то это выйдет ему боком. Сыщу — семь шкур спущу.

— А зачем ему было сбегать? — недоуменно спросил Макрон. — Можно подумать, ему худо жилось. Да такому не то что раб, а и любой вольноотпущенник позавидовал бы.

— Сомневаюсь, что жизнь виделась ему в этом свете, когда мы лезли с ним через клоаку, — усмехнулся Катон. — Возможно, потому он и сбежал. Надоело торчать в дерьме.

— Что ж, в таком случае поступил он прозорливо, — согласился Макрон. — Чувствую я, что нынешнее дерьмо будет нам даже не по пояс, а по самую макушку.

День постепенно близился к вечеру, когда колонна перешла пологие отроги гор к востоку и Пальмира со своим оазисом скрылась из виду. За все время в пути проконсул Лонгин дал своей армии лишь минутную передышку: задачей ставилось максимально нагнать силы Артакса. К той поре как солнце опустилось к восточному горизонту, армия одолела несколько миль пересеченной местности в окаймлении узких глубоких оврагов. Дальше торговый путь выходил на плоскую, как блюдо, равнину, пустой безжизненный простор которой мерцающе зыбился в густых струях восходящего зноя. Впереди в нескольких милях уже ясно различалась пыль от отступающего вражеского арьергарда; квелыми точками тянулись за его хвостом отстающие. Разрозненными кучками двигались по пустыне верховые, время от времени наддавая в облачках пыли, чтобы нагнать общую вереницу.